Заявки в хронологическом порядке

В расписании дождей нет каникул,
Бьет водою по воде тихо - тихо.
Бродят двое под зонтом, бродят двое, |
Мы не будем их пока беспокоить. | 2 раза

Кто-то тихо говорит хрипловато,
Стало небо, говорит, дыровато,
На еще один рассвет даровато. |
Я кивнул ему в ответ виновато. | 2 раза

Лист осенний угодил под колеса,
А в глазах твоих застыл знак вопроса,
Знак вопроса, знак испуг, запятая,
Лето вскрикнуло, из рук улетая.

Золотой короной клен коронован,
Я смотрю, на этот клен, очарован,
Бродят двое под зонтом, бродят где-то, |
Эти двое под зонтом - я и лето. | 2 раза

Владимир Ланцберг
Борису Валерштейну

Пора в дорогу, старина, подъем пропет!
Ведь ты же сам мечтал услышать, старина,
Как на заре стучатся волны в парапет
И чуть звенит бакштаг, как первая струна.
Дожди размоют отпечатки наших кед,
Загородит дорогу горная стена,
Но мы пройдем – и грянут волны в парапет,
И зазвенит бакштаг, как первая струна.
Послушай, парень, ты берёшь ненужный груз –
Ты слишком долго с ней прощался у дверей.
Чужими делает людей слепая грусть,
И повернуть обратно хочется скорей.
Пойми, старик, ты безразличен ей давно,
Пойми, старик, она прощалась не с тобой.
Пойми, старик, ей абсолютно всё равно –
Что шум приёмника, что утренний прибой.
А если трудно разом всё перечеркнуть,
Давай разделим пополам твою печаль.
И я когда-то в первый раз пускался в путь,
И все прощался, и не мог сказать "прощай".
Ну что ж, пойдём, уже кончается рассвет,
И ты же сам мечтал услышать, старина,
Как на заре стучатся волны в парапет
И чуть звенит бакштаг, как первая струна.

Последний снегопад, как поцелуй прощальный,
Как исповедь любви пред таинством дорог...

Ветер воет, как волки зимой,
Разгоняя воды тонны.
Волны катятся грозной толпой,
Потому что они волны.

Чайки носятся, экая прыть,
Над водою летят стайкой.
Им бы брюхо плотнее набить,
Потому что они чайки.

Шторм закончится, стихнет волна,
И вздохнет океан сонно.
Солнце душу согреет до дна,
потому что оно солнце.

Экипажи ведут корабли
И пускай этот хлеб труден
Люди вахту несут как несли,
Потому что они люди

Шторм закончится, стихнет волна.
И вздохнет океан сонно.
Солнце душу согреет до дна,
Потому что оно солнце.

Ветер воет, как волки зимой,
Разгоняя воды тонны.
Волны катятся грозной толпой,
Потому что они волны.
Потому они волны.

По рыбам, по звездам проносит шаланду.
Три грека в Одессу везут контрабанду.
Над правым бортом, что над пропастью вырос -
Енакий, Стравракий, папа Сатырос.

А ветер как гикнет, как мимо просвищет,
Как двинет барашком под звонкое днище,
Чтоб гвозди звенели, чтоб мачта гудела.
Доброе дело, хорошее дело...

Ах, греческий парус, ах, Черное море!
Черное море,
Черное море,
Воры на море.

Двенадцатый час - осторожное время.
Три пограничника, ветер и темень.
Три пограничника, шестеро глаз,
Шестеро глаз да моторный баркас.

Три пограничника - вор на дозоре.
Бросьте баркас в басурманское море,
Чтобы волна под кормой загудела,
Доброе дело, хорошее дело...

Ах, звездная полночь, ах, Черное море!
Черное море,
Черное море,
Воры на воле.

Вот так бы и мне в налетающей мгле
Усы раздувать, развалясь на корме.
Да видеть звезду над бушпритом склоненным,
Да голос ломать черноморским жаргоном.
Да слушать сквозь ветер, холодный и горький
Мотора дозорного скороговорку.
Иль правильней может, сжимая наган,
За вором следить, уходящим в туман,
И вдруг неожиданно встретить во тьме
Усатого грека на черной корме.

Так бейся по жилам, кидайся в края
Бездонная молодость, ярость моя.
Чтоб звездами сыпалась кровь человечья,
Чтоб выстрелам рваться вселенной навстречу.

Чтоб волн запевал оголтелый народ,
Чтоб злобная песня коверкала рот
И петь, задыхаясь в страшном просторе:
"Черное море, Черное море!"

Ах, звездная полночь, ах, Черное море,
Черное море,
Черное море,
Хорошее море...

Пост-любовь (Музыка и стихи Михаила Кузнецова)

Тебя нет рядом, нет вдали.
Верней всего, не существует.
И по бумаге я ноли,
Строчу в беспамятстве ноли:
Пустоты ноль преобразует.

Колечки, сплюснутые вдоль
Заполнят подлое пространство.
Впишу я миллиардный ноль,
Впишу я миллиардный ноль
В строку немого постоянства.

Где ты, где ты –
Часть самой горькой пустоты,
Печать истлевшей красоты,
В не так сложившемся в пасьянсе.

В душе огонь, в душе война,
А я чиркаю по бумаге.
В глазах мешает пелена,
В глазах мешает пелена
Найти тебя в нулей аншлаге.

Ты будоражишь мой покой,
И я со злобой, точно в драке,
Мечтаю, чтоб твоей рукой,
Мечтаю, чтоб твоей рукой
Ноли чиркались по бумаге.

Чтоб ты смогла
Постичь всю значимость тепла,
В пространстве выжженном дотла,
Где только двое – ты и мгла,
На ледяном архипелаге…

На кипе брошенных листов
Клубком свернулась пост-любовь.

У отечества моего очень много забот различных,
очень много всякого дела. Век двадцатый: держи ответ.
Вот представьте: едва лишь зори журавлями в небе прокличут,
а оно уж давно в походе, и обратной дороги — нет.

У отечества моего столько всякого за плечами!
Голодало оно и стыло, и войной душило его.
Но во имя побед нелегких не однажды трубы звучали...
У него широкие плечи, у отечества моего.

У отечества моего очень много друзей на свете,
ну таких друзей, что не сыщешь ни надежнее, ни верней.
А душа у него — как Волга, а мечта у него — как ветер,
а любовь у него — как море: ни конца и ни края ей.

У отечества моего светел путь. Чудес не бывает:
всё оно — своими руками, с божьей помощью — ничего. (последнее слово не пою)
Вот встает оно на рассвете, строит, празднует, добывает.
Вот и я встаю на рассвете и учусь-учусь у него.

1 января 1961 г. "Литературная газета"

А хорошо в деревне летом,
Пахнет смачно, но привычно,
Пристаёт навоз к штиблетам -
Как везде, аналогично,
Но у нас зимой и летом
Есть для гигиены личной,
Слава Богу, банный день.

А мы на тракторе с Серёгой
Едем быстро, сзади сани -
Отцепить с зимы забыли -
Ну и фиг с ним! Едем в баню.
На санях сидит Андрюха,
Держит веники с трусами,
Сам пристёгнут на ремень.

А вокруг шумит природа,
Да Кузьмы сенокосилка,
Как всегда полно народу
В магазине за бутылкой,
Председательский уазик
В грязь заехал у развилки
И буксует целый день.

Припев:
А на деревне знает всяк, знает всяк, знает всяк:
Баня - это не пустяк, не пустяк, не пустяк -
Хоть женат, хоть холостяк, холостяк, холостяк:
Веник, водка и ништяк!

А баня, братцы - хрен утерпишь:
В рукавицах, кроме шуток,
Поддаём и в хвост, и в гриву,
И на камни, и в желудок.
Парим крепко - веник в клочья,
Запах прелых незабудок.
Ох ты, матушка Сибирь!

А в предбаннике Андрюха,
Морда свёклой, в зимней шапке,
Огурец, наверно, ищет:
Полулёжа шарит в кадке.
Сразу видно без бинокля,
И ходить не надо к бабке:
Крякнул русский богатырь!

Припев.

А трактор где-то мы забыли,
Завтра вспомним - люди скажут.
Четверь точно осушили,
Чтобы рожа была глаже,
А Андрюху брать не стали:
Плохо ходит, сядет-ляжет,
Положили у сельпо.

А вокруг собаки воют,
То ли сдуру, то ли просто,
Дед Степан их матом кроет.
Ночь, луна, горохом звёзды.
А идти ещё три дома
После бани так непросто:
На коленках, да в пальто.

Читаю я: "Сергей Есенин",
А вижу - листопад осенний,
Как в вихре листьев одноногий
Выходит в серый клён к дороге.
В тоске он тянет руки к небу:
Быть может счастье там, где не был?
Так и застыл здесь у дороги
Неугомонный клён в тревоге.

Смотрю я на обычную берёзку,
Одетую нарядно, но не броско,
А вижу девушку я скромную, хорошую,
В платке ажурном, на плечи наброшенном,
Она покинула подружек хоровод,
Стоит в сторонке, счастья ждёт.

Благодаря Есенину Сергею,
Открывшему в природе тайны силу,
Я вижу куст рябины, что не греет,
Хотя горит огнём неугасимым,
Смотрю ли я на звёзды в восхищении,
Пленяясь красотою их манящей,
А вспоминается Есенин,
так много и душе, и сердцу давший...

Шепчутся деревья, пламя небо лижет,
Впереди далекий путь нелегкою тропой,
Брось свои печали, лучше сядь поближе
И еще раз песню ту пропой.
Может, просто больше не бывать такому,
Может, просто мы с тобой немного на войне.
Сверим наши струны, новый мой знакомый.
Чтобы быть уверенней вдвойне.

Припев: Слушай и скажи мне, верно ль я пою
Песню, что сегодня ты мне дал с собой,
Может, мне случится сочинить свою, -
Чтобы с нею тоже и в путь и бой!

Вроде бы недавно рядом мы сидели
И из одного с тобой хлебали котелка.
Но легли меж нами версты и недели.
И минута эта далека.
Пусть сжимает сердце горечь и досада,
Пусть еще осталось много неотложных дел,
Все же ты однажды сделал то, что надо,
Только за собой не доглядел.

Припев: Но в дороге дальней и в лихом бою
Песню, что ты дал мне , я ношу с собой,
Я тебе сегодня сочинил свою –
С нею тоже можно и в путь и в бой!

В ней грустят гитары, в небо рвется пламя,
В ней слова простые и бесхитростный мотив.
Ты еще, дружище, прошагаешь с нами
Все, что не успел тогда пройти.
Снова на привале круто чай заваришь
И тогда мы в отблеске закатной полосы
Сверим наши песни, старый мой товарищ,
Как сверяют главные часы.

Припев: Слушай и скажи мне, верно ль я пою?
Помнишь, эту песню ты мне дал с собой.
Я тебе сегодня подарил свою.
С нею тоже можно и в путь и в бой

В госпитальном сквере спит тишина,
Городская суета не слышна,
Бьётся в щели звуковая волна
Из окна.
На кровати учит ноты солдат,
Льётся голос как живая вода,
Держит оперный ведущий солист
Нотный лист.
Он не так давно на сцене стоял,
Восхищая переполненный зал.
Вновь звучит на пересохший губах
Старый Бах.

Кантата рвалась наружу из больничной палаты,
Вибрато тревожно билось о виски.
Набатом стучали звуки в перепонки солдатам,
Зажаты в тиски.

А в другой палате тот, кто с трудом,
Тоже петь пытался раненым ртом,
Под повязкой половина лица
У бойца.
У него другой мотив в голове
«Группа крови _ на рукаве»,
Зазвучал кантате наперебой
Виктор Цой.
Он не знал, что значит джаз или рок,
Из колонии и сразу на фронт.
Но в своём оркестре как рядовой
Принял бой.

У контузии автограф кривой,
Без разбора бьёт по передовой;
Сохранились только воля и дух,
Но не слух.
Ты представить разве мог, Иоганн,
То, что с Виктором средь боли и ран
Зазвучишь ни в ритм, ни в такт и ни в лад,
Невпопад?
Эта музыка из разных времён,
Как те двое, что из разных племён;
Но летит в надежде общих побед
Их дуэт.

Пределы не могут сдерживать напор децибелов;
Из тела сползала на пол глухота,
Взлетели две песни рядом, алым цветом осели
На белых бинтах.

Хватались сосны за скалу, росли все выше,
Корнями влагу из земли пытались выжать.
Внизу куражилась река, дарила влагу
И каменистым берегам, и всем корягам.

Березки хвастались листвой словно невесты,
Соперничаю меж собой, дрались за место.
И только таволга, прихлебывала лето,
Дарила белые неброские букеты.

Сидели люди на плоту, не понимая,
Как можно эту красоту постичь умами,
А неба цвет то голубой, то темно серый,
И речка словно жизнь - то отмели, то шверы.
Припев
На Мане реке
От судьбы вдалеке
Замедляет свой бег
Век.
Он замуж звал в четвёртый раз, но всё ж, похоже,
Боялся выслушать отказ, почти до дрожи.
Уж от руки и сердца мало что осталось,
Он был не молод и хромал, но гнал усталость.

Он столько планов рисовал на тот остаток,
Что не успеть осуществить за тридцать с гаком.
То канарейкой, то орлом вещал красиво,
Все обещая стол и дом на перспективу.

Молчала женщина, боясь обидеть словом,
Что к переездам и боям уж не готова.
Что жить давно уже привыкла в одиночке,
И как оставить неженатого сыночка?

Припев
Покой захватывает в плен, и жизнь проходит,
Но ей не надо перемен, как и природе.
И лишь река, вращая стрелки циферблата,
Несёт её к нему на тот седой остаток.

И лишь река куда-то мчится бесконечно,
Ну а земля по берегам уходит в вечность.

1.Есть на свете места, где так хочется просто дышать
Где свобода раскроет сердца наполняя любовью.
Прикоснувшись однажды захочется больше (ближе)узнать
Тихим ветром на миг став, и пролетев над землею
Здесь родители выросли, здесь мой отчий дом
По траве шелковистой
Я пройдусь босиком.

Припев:
В васильковое поле окунусь с головой
Здесь на вольном просторе
Край любимый, родной!
Наполняется светом, отдыхает душа
Это место святое - здесь Россия моя

2.Красотою любуюсь , горжусь я страною своей,
И в величье твоём отражается славная сила.
Сердцу дороги эти места Отчизны моей
Благодарна судьбе, что навек мне тебя подарила
Знаю я державу свою никогда не предам
Достоянья святые твои никому не отдам

Вот это для мужчин —
Рюкзак и ледоруб,
И нет таких причин,
Чтоб не вступать в игру.
А есть такой закон —
Движение вперед —
И кто с ним не знаком,
Hавряд ли нас поймет.

Припев:
Прощайте вы, прощайте,
Писать не обещайте,
Hо обещайте помнить
И не гасить костры.
До после восхожденья! ~
До будущей горы!

И нет там ничего —
Hи золота, ни руд, —
Там только и всего,
Что гребень слишком крут,
И слышен сердца стук,
И страшен снегопад,
И очень дорог друг,
И слишком близок ад.
Припев.

Hо есть такое там —
И этим путь хорош —
Чего в других местах
Hе купишь, не найдешь:
С утра подъем, с утра
И до вершины бой —
Отыщешь ты в горах
Победу над собой.
Припев.

— Ах, дорога, дорога,
Знакомая синяя птица!
Мне давно полюбилась
Крутая твоя полоса.
Зной пустынь, шум тайги,
Золотые степные зарницы
У истоков твоих
Основали свои полюса.
По лицу твоему
Проползают ночные туманы,
Караваны машин
Топчут шинами тело твое,
Над твоей головой
Зажигаются звезд караваны,
А в ногах твоих солнце,
Как путник твой вечный, встает.
— Ах, дорога, дорога,
Куда же летишь ты, куда ты?
— Я лечу по горам,
Удивляюсь, куда ж занесло.
Я беру и швыряю
Бубновые масти заката
На твое ветровое,
Видавшее виды стекло.
Как веселые зайцы
Выпрыгивают повороты,
Развеваются ветры,
Как плащ за моею спиной.
Дорогая дорога,
Живущего мира ворота,
Отворись предо мной,
Отворись предо мной.

Быть знаменитым некрасиво.
Не это подымает ввысь.
Не надо заводить архива,
Над рукописями трястись.
Цель творчества — самоотдача,
А не шумиха, не успех.
Позорно, ничего не знача,
Быть притчей на устах у всех.
Но надо жить без самозванства,
Так жить, чтобы в конце концов
Привлечь к себе любовь пространства,
Услышать будущего зов.
И надо оставлять пробелы
В судьбе, а не среди бумаг,
Места и главы жизни целой
Отчеркивая на полях.
И окунаться в неизвестность,
И прятать в ней свои шаги,
Как прячется в тумане местность,
Когда в ней не видать ни зги.
Другие по живому следу
Пройдут твой путь за пядью пядь,
Но пораженья от победы
Ты сам не должен отличать.
И должен ни единой долькой
Не отступаться от лица,
Но быть живым, живым и только,
Живым и только до конца.

Вот комната эта - храни ее Бог -
Мой дом, мою крепость и волю.
Четыре стены, потолок и порог,
И тень моя с хлебом и солью.

И в комнате этой ночною порой
Я к жизни иной прикасаюсь.
Но в комнате этой, отнюдь не герой,
Я плачу, молюсь и спасаюсь.

В ней все соразмерно желаньям моим -
То облик берлоги, то храма, -
В ней жизнь моя тает, густая как дым,
Короткая как телеграмма.

Пока вы возносите небу хвалу,
Пока укоряете время,
Меня приглашает фортуна к столу
Нести свое сладкое бремя.

Покуда по свету разносит молва,
Что будто я зло низвергаю,
Я просто слагаю слова и слова
И чувства свои излагаю.

Судьба и перо, по бумаге шурша,
Стараются, лезут из кожи.
Растрачены силы, сгорает душа,
А там, за окошком, все то же.

В склянке темного стекла
из-под импортного пива
роза красная цвела
гордо и неторопливо.
Исторический роман
сочинял я понемногу,
пробиваясь как в туман
от пролога к эпилогу.Были дали голубы,
было вымысла в избытке,
и из собственной судьбы
я выдергивал по нитке.
В путь героев снаряжал,
наводил о прошлом справки
и поручиком в отставке
сам себя воображал.Вымысел — не есть обман.
Замысел — еще не точка.
Дайте дописать роман
до последнего листочка.
И пока еще жива
роза красная в бутылке,
дайте выкрикнуть слова,
что давно лежат в копилке: каждый пишет, как он слышит.
Каждый слышит, как он дышит.
Как он дышит, так и пишет,
не стараясь угодить…
Так природа захотела.
Почему?
Не наше дело.
Для чего?
Не нам судить.

­То ли совесть беличья, то ли память девичья,
И понять великое им не по плечу,
Только сносят памятник Александр Сергеичу,
Словно бы предателю, словно палачу.

Чтобы чувства не будил лирой благородною,
Чтобы гостем каменным в снах не вырастал,
Ставят оцепление на тропу народную
И крушат бульдозером вечный пьедестал.

Будто бы не памятник, будто полководец он,
И полки петровские бьют из-под строки,
Витязи былинные по приказу сходятся,
Ленского с Онегиным взведены курки.

Будто слово острое, двести лет точёное,
Рубит неприятеля, как Олегов меч.
Метко в душу целится песнь кота учёного,
А глагол пророческий насмерть может сжечь.

Больно жить с прожжённою раною сердечною.
Легче взять и выкинуть вместе с сердцем пыл.
Вот и сносят памятник Александр Сергеичу,
Потому что прав он был, потому что был.

На фоне Пушкина свершается злодейство.
Фотограф щёлкает, как в песенке поётся.
Потом всё вспомнится. Но вот что интересно:
Снимают памятник, а Пушкин остаётся.

Вот трубачи трубят, трубят в поход
«Вернусь!» - сказал солдат и он придёт
Сквозь пламя, дым и гром – всегда вперёд
Но в свой родимый дом солдат придёт

Текут рекой в закат за взводом взвод
Но слово дал солдат, и он придёт
Хоть он давным - давно письма не шлёт
Ты повторяй одно: «Солдат придёт!»

Продлится долгий путь ни день, ни год
И всё ж когда-нибудь солдат придёт
Вот станут дни теплей, растает лёд
Не запирай дверей – солдат придёт!

Эх, мне не стать бы только экспонатом,
Чтоб на меня - билеты по рублю...
Пред Богом гол! Здесь не в ладах со златом.
Не за монеты я в Раю пою...
Вы там внизу не очень-то старайтесь!
Не надо перетягивать колки.
Людьми почаще, люди, оставайтесь!
У Бога нас, представленных, полки́.
Твердят вокруг: «Он лучших забирает!»
Мол в небесах, такая благодать!
Отвечу так: «Любой к нему взлетает.
Душе на суд придётся попадать.»
И вот однажды, - поздно или рано,
Твой прозвенит назначенный звонок.
Где б ни был ты: в метро иль у экрана,
Прости-прощай... он ждать уже не мог!
Взлетит душа от всякой круговерти.
Земная жизнь сама сойдёт на нет.
Прошу Вас, граждане, мне на́ слово поверьте:
Себе Вы в Рай не купите билет.
Сюда давно не ходят электрички.
Так что примите правила игры.
Не ставьте на мои слова кавычки.
Здесь в небесах цитаты не нужны.

Совесть бродила по миру больному устало
В поисках пристани, надо бы ей отдохнуть.
Наглость ту совесть на встречу к себе зазывала
С целью убийства, да и не стеснялась ничуть.
Наглость готовилась к встрече серьёзно-дотошно,
Пули купила, ружьё и к нему заодно
Гробик купила, скривив морду мерзкую пошло
И лицемерно ещё прикупила бельё.

Совесть, конечно, к той встрече была не готова:
Наглость глупа и какой может быть интерес?
Наглость звала её снова и снова, и снова,
Гадким обманом своим завела её в лес.
В тёмном лесу и глухом состоялась их встреча,
Совесть стыдила: ты, наглость, ломаешь людей.
Наглость в ответ ей: подруга, ещё же не вечер,
Выстрелом в спину добавила ей поскорей.

И потащила убитую совесть куда-то,
В гроб положила, бельё натянула своё,
И речь такую над гробом задвинула матом:
Так тебя б… , а теперь всё на свете моё.
В память о совести с другом сидим выпиваем,
Чистой была и красивой, но рано ушла.
Наглость, конечно, давно не по слухам мы знаем:
Совесть убила и мир за собой увела.

Совести нет и для наглости нет наказанья,
Но позабыла, ещё есть на свете и честь.
Пусть обманула, зараза, народа сознание,
Но честь за совесть устроит для наглости месть.
Мы выпиваем за совесть и ждём возрождения,
Кружку пускаем по кругу и пьём по чуть-чуть.
В наглую рожу плюём с бесконечным призрением,
Знаем: не долог её здесь бессовестный путь.

Все мы в надежде на светлое то воскрешение,
Коли случится, то станем довольны вполне.
Ждём и надеемся, совесть придёт без сомненья,
И расцветёт новый мир на великой Земле.
И повторяем слова, их твердим, как молитву,
Просим для совести новых и вечных побед.
Пусть и проиграна наглости первая битва,
Но нам без совести света свободы и нет,
Но нам без совести лишь озлобление в ответ,
Но нам без совести меркнет божественный свет.

Я спросил тебя: «Зачем идёте в гору вы? —
А ты к вершине шла, а ты рвалася в бой. —
Ведь Эльбрус и с самолёта видно здорово…»
Рассмеялась ты — и взяла с собой.
И с тех пор ты стала близкая и ласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя.
Первый раз меня из трещины вытаскивая,
Улыбалась ты, скалолазка моя!
А потом за эти проклятые трещины,
Когда ужин твой я нахваливал,
Получил я две короткие затрещины,
Но не обиделся, а приговаривал:
«Ох, какая же ты близкая и ласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя!..»
Каждый раз меня по трещинам выискивая,
Ты бранила меня, альпинистка моя!
А потом, на каждом нашем восхождении —
Ну почему ты ко мне недоверчивая?!
Страховала ты меня с наслаждением,
Альпинистка моя гуттаперчевая!
Ох, какая ж ты неблизкая, неласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя!
Каждый раз меня из пропасти вытаскивая,
Ты ругала меня, скалолазка моя.
За тобой тянулся из последней силы я,
До тебя уже мне рукой подать —
Вот долезу и скажу: «Довольно, милая!»
Тут сорвался вниз, но успел сказать:
«Ох, какая же ты близкая и ласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя!..»
Мы теперь с тобой одной верёвкой связаны —
Стали оба мы скалолазами!

Пока Земля еще вертится, пока еще ярок свет,
Господи, дай же ты каждому, чего у него нет:
Умному дай голову, трусливому дай коня,
дай счастливому денег... И не забудь про меня.

Пока Земля еще вертится — Господи, твоя власть!
дай рвущемуся к власти навластвоваться всласть,
дай передышку щедрому, хоть до исхода дня.
Каину дай раскаяние... И не забудь про меня.

Я знаю: ты все умеешь, я верую в мудрость твою,
как верит солдат убитый, что он проживает в раю,
как верит каждое ухо тихим речам твоим,
как веруем и мы сами, не ведая, что творим!

Господи мой Боже, зеленоглазый мой!
Пока Земля еще вертится, и это ей странно самой,
пока ей еще хватает времени и огня,
дай же ты всем понемногу... И не забудь про меня.

Солнца не будет – жди-не-жди!
Третью неделю льют дожди,
Третью неделю наш маршрут
С доброй погодой врозь.

Словно из мелких-мелких сит
Третью неделю моросит...
Чтоб не погас у нас костёр,
Веток подбрось.

В мокрых палатках спят друзья,
Только дежурным спать нельзя.
Сосны качаются в ночи,
И, как орган, гудят.

А у костра ни сесть, ни лечь.
Как не устанет дождик сечь?
Слушай, давай станцуем вальс
В ритме дождя.

В небе не виден звёздный свет,
В небе просвета даже нет.
А под ногами не паркет,
А, в основном, вода.

Но согревает нынче нас
Этот смешной и странный вальс,
И вопреки всему горит
Наша звезда!