Заявки - архив интернет-конкурса

Я маленький мальчик, кричащий в ночи,
Что стая волков окружила отару.
И брат мой, зевая, ворчит: «Не кричи!
Ну сколько же можно будить меня даром?»

«Я шорохи слышал во тьме, а ещё
Я видел, как овцы метнулись в испуге!»
И брат мой, закинув ружьё за плечо,
Уходит и бродит до света в округе.

Я слышу теперь перекличку в густом,
Расшатанном эхом, пространстве предгорном.
Мужчины, забыв о покое ночном,
Обходят отары неспешным дозором.

Не будет сегодня удачи волкам.
Удрали, с досады рыча друг на друга.
И овцы с ягнятами целы пока.
И в этом моя небольшая заслуга.

На земле вокзалы хороши!
Слушай голоса гудков усталых!
От души смеются на вокзалах,
На вокзалах плачут от души.

Вижу, вижу смутно, как в тумане:
В темном, непротопленном углу
Чутко дремлют пестрые цыгане
В рухляди, на каменном полу.

Вез тебя не жить па белом свете,
Не дышать, не петь, не плакать врозь,
Мой вокзал! Согрей меня в буфете,
На перроне гулком заморозь.

…Я тебе не помешаю,
Просто рядом постою.
Погляжу, как дом ветшает,
Пряча молодость мою.

Не войти ли? – дверь открыта…
…Слышно как скребётся мышь…
Сыплет звёздочки сквозь сито
Время. Ты так сладко спишь…

…А теперь уйду, с поклоном…
Распиликался сверчок…
Спи у края, я не трону,
Я неправильный волчок.

Долгая память. Катится за море солнце.
Берег как свиток. Сам себя в тень закатал.
Дом над обрывом. Из дому песенка вьётся
Вдоль-над оградой, и дальше – туда, где причал.

Долгая память. Не спят полуночники в доме.
Из-под мелодии слышен отрывистый смех.
А у причала качается ночь на пароме,
Съёжившись зябко под тентом, и смотрит наверх,

И, распрямив нависающий берег, читает
Долгие тропы, следы в раскалённой пыли…
…Плещется горькое море о ржавые сваи.
Утро. Паром отошёл. Исчезает в дали.

В Венском замке девушки танцуют,
смерть рыдает на плече цыгана,
в черной роще семь голубок белых
дышат мглою ночи и тумана.
И горит осколок бледно-рыжий,
как вино, в музейной темной раме.

Ай-ай-ай! Возьми же
этот вальс со сжатыми губами.

Я люблю тебя, люблю безумно,
с книгой мертвой и с улыбкой грустной,
в башне ожиданья темно-синей
и в пещере смутных, душных лилий,
на постели моря, в лунной нише,
на балу, что снится черепахе.

Ай-ай-ай! Возьми же
этот вальс в смирительной рубахе!

Зеркала слепые в старой Вене
в дочки-матери с тобой играют.
Лица юных женихов синеют,
и рояля звуки умирают.
Распевают нищие на крышах,
и рассвет алмазы в сумку прячет.

Ай-ай-ай! Возьми же
этот вальс от слез твоих горячий.

Я люблю тебя, люблю, теряясь
в темном гроте, где играют дети,
в снах твоих венгерских растворяясь,
в шелесте теней и в зыбком свете.
На чело твое гляжу и вижу
лилий снег и рун овечьих реки.

Ай-ай-ай! Возьми же
этот вальс "Люблю тебя навеки".

В старой Вене я с тобой танцую,
в маске и венке речного бога,
и кружат в водовороте струи,
омутом кончается дорога.
В поступи твоей скользяще-зыбкой,
в темных волнах царственного шага
я зарою жизнь мою и скрипку,
уходя из мира, как бродяга.

В помойке найденный младенец
Встает, глядит в людскую тьму.
Хитон из грязных полотенец
Сползает под ноги ему.

Молчит оцепенело стая
Ментов, зевак – и оттого
Слышнее всем, как снег не тает
На светлой голове его.

И отряхнувшись, как собака,
Неспешно, как бы в полусне,
Он выбирается из бака
И тонет в снежной пелене.

В пурге, кипящей зло и стыло
Над ним, под ним, вокруг него,
Видна спина, потом затылок,
Потом не видно ничего.

Потом расходятся зеваки
И разъезжаются менты.
Лишь женщина стоит во мраке –
У края вечной пустоты.

И кажется: на небосводе
Привратник огонек зажег…
И кто-то бережно выводит
Над теменем ее кружок.

Ах, кто же, ах, кто же нас встретит на том берегу?
Там скользкая галька и острые бритвы осоки.
Так низко ракиты склонились над чёрной водой,
Что звёзд и луны ни вверху не приметно, ни снизу.

Родная, Серёжа с Наташей нас встретят на том берегу,
И Юра, и Паша и те, кого ты и не знала.
На узких скрипучих мостках загорится огонь
В фонарике ярко-багровом как вскрытое сердце.

А что с нами будет, куда они нас поведут?
Мне страшно, родимый, там горы чернеют отвесно.
Там змеи повсюду. Там тонкие ветви торчат
С шипами сухими… Мне страшно, родимый, мне страшно.

Родная, они поведут нас по тесной тропе,
Никто нас не тронет, родная. Мы будем хранимы
Серёжей, Наташей и Юрой, и Пашей на том берегу,
Как в пору иную они нас хранили на этом.

Родная, мы скоро окажемся в старом саду,
Где будем гулять по аллеям, беседуя с теми,
Кого провожали когда-то, на миг подходя
К реке, но не видя ни чёрной воды, ни парома.

А что же, родимый, мы будем там делать ещё?
Нельзя же ведь целую вечность вести разговоры.
Мы будем, родная, спускаться к скрипучим мосткам,
Встречая других, зажигая багровый фонарик.

Не боли, не боли, – твержу я, – ну не боли,
не боли у кота, собаки и у лисицы,
не боли у неба, у солнца, у всей земли,
не боли у цветка, у дерева и у птицы,
не боли, прошу!.. дай поглажу, прижмусь щекой,
не боли совсем, навсегда и на этот вечер,
не боли с рассветом и ночью, когда покой,
не боли, пройди… ну ты чувствуешь, стало легче.

Не боли, не надо!.. шепчу невпопад слова,
отгоняю, дую, придумываю простое,
хочешь с неба облако? вот тебе целых два,
положи под голову нежное, кружевное,
<…>
Прилетают бабочки белые феврали,
ну а жёлтые бабочки с веток летят к нам в руки,
уплывают дома – огромные корабли,
покидая свои дворы и задраив люки,
и плывут за волной куда-то на край земли –
отражением наших снов и простых мелодий…
Не болит, ну правда, почти уже не болит,
всё проходит, скажи, ну правда же, всё проходит.

Белое поле, дальний огонёк,
Тихо кружится мягкий снежок.
За пригорком роща,
А за ней овраг.
Всё могло быть проще,
Да вышло не так.

Серая кобылка тащится едва.
Путник-то всё шепчет чёрствые слова.
Может быть, он бредит.
Ему невдомёк,
Куда же он едет…
…Всё дальше огонёк…

Скоро стемнеет… А путнику плевать.
Ему лишь бы ехать, да чтобы не молчать.
Слово на морозе –
Лёгонький парок.
Всё скрипят полозья,
Всё дальше огонёк…

Едет вдоль рощи, обогнул овраг,
Едва не свалился, да вышло не так.
Путник вскинул очи…
Кто ж его зажёг?
Впереди средь ночи
Тихий огонёк.

А бывает, что идёшь, идёшь,
Запад в красном, потемнел восток,
И вполголоса поёшь, поёшь,
Лишь бы только не свалиться с ног.

Песня кончится, а нет другой,
Только тот мотив и те слова,
Как молитву повторяя, пой,
Спотыкаясь, не упав едва.

Песня кем-то рождена была,
Перед тем, как стать твоей, твоей.
А в тот миг, когда тебя нашла,
Ты в траве лежал, ты был ничей.

Так что, братец, ты не стой, иди.
Раз поёшь, то значит ты живой.
Тем, кто встретится тебе в пути,
Свою песню передай, напой.

В предместье тишина. Накрапывает дождик.
И воздух чуть горчит от тёплых мостовых.
А улица не та. Дома здесь не похожи,
На те, что мог застать, какими помнил их.

Здесь надо объяснить, точнее – объясниться.
Но слишком много слов придётся говорить.
А главное лишь в том, что улица мне снится
Такой, какой была, когда я мог в ней жить.

Мне снится поворот с некрашеным забором,
И яблоки висят янтарные, когда
Скрываясь за холмом, уходит солнце в город,
Чтоб утром не спеша вернуться к нам сюда.

Мне снится шум воды из старенькой колонки,
Мне слышатся шаги больших усталых ног.
Я смутно узнаю глаза смешной девчонки,
А наяву её узнать бы я не смог…

Я с поезда, чужак, транзитный гость предместий.
Я в город. По делам. Зачем я тут стою?
И дело ведь всё в том, что в старом этом месте
Я не был никогда, и вот не узнаю.

Прокатила нас зима с ветерком
От ноябрьской чехарды да в апрель,
И оставила сидеть вечерком
В старом доме. Тихо слушать капель.

Снегопадов нам хватило и мглы,
И морозы ускоряли наш шаг.
А теперь сидим, считаем углы,
Вспоминаем нас самих, бедолаг.

Дрогнет в лампе керосиновый свет,
Или мышь на чердаке зашуршит,
Подступает то, чего уже нет,
Чтобы горло нам сдавить, задушить.

Сколько раз я от тебя уходил,
Сколько раз ты убегала в слезах,
А теперь уже ни страхов, ни сил.
Свет погаснет, так и будем впотьмах.

В чаше горькой мы не видели дна.
И кругом лишь смерть и грязь, смерть и грязь...
Знали б мы, что нас не тронет война,
Не боялись б друг без друга пропасть.

И стол, и стул, и шкаф — свидетели,
И на столе — листок бумаги.
Они всё поняли, заметили –
И пусть приводят их к присяге.

Они расскажут всё, что видели,
И посрамят любого Холмса,
И там, в заоблачной обители
Мы их свидетельством спасемся.

И куст, и ель, и дуб — свидетели,
И пышный плющ на жестком ложе.
Они всё поняли, заметили –
И ветвь на Библию положат.

Нас чайка видела на палубе:
У нас в глазах стояли слезы,
И это будет наше алиби,
Прямой ответ на все вопросы.

С деревянным домом живу в ладу.
Собираю хворост и в печь кладу.
За водой иду и варю еду
из картошки да из крупы.

А ещё бесцельно брожу в лесу
А потом я корни ищу в лесу.
А потом я корни домой несу,
чтобы там разобраться в них.

А старательный дятел — всё тук да тук.
А сосна надо мною — всё скрип да скрип.
И стоит сыроежка, печальный гриб,
дурачок на одной ноге...

Вот ушел я от суеты сует.
Ни о чем душа моя не болит.
Телефонный мой торопливый быт
где-то в прошлом — как неолит.

Там под слоем пыли молчат часы.
Там лежит в беспамятстве календарь.
Телефонная трубка на рычаге,
как удавленница, висит.

А в лесу стоит деревянный дом
и летит, как бабочка, желтый лист.
Сыроежка, недальновидный гриб,
хочет сам себя обмануть.

Хорошо уехать в Таллин,
Что уже снежком завален
И уже зимой застелен,
и увидеть Элен с Яном,
Да, увидеть Яна с Элен.

Мне ведь многого не надо,
Мой приезд почти бесцелен
Побродить по ресторанам,
Постоять под снегопадом
И увидеть Яна с Элен,
Да увидеть Элен с Яном.

И прислушаться к метелям,
Что шуруют о фрамугу,
И увидеть Ян и Элен,
Да увидеть - Ян и Элен.
Улыбаются друг другу.

А однажды утром рано
Вновь отъехать от перрона
Прямо в сторону бурана,
Где уже не будет Элен,
Где уже не будет Яна.
Да, ни Элен и ни Яна…

Когда тот польский педагог,

В последний час не бросив сирот,

Шел в ад с детьми и новый Ирод

Торжествовать злодейство мог,

Где был любимый вами бог?

<…>

Бог только тень среди теней

Или великий неудачник?

Фашистский рыжий автоматчик

Его надежней и сильней,

А избиением детей

Полны библейские преданья,

Никто особого вниманья

Не обращал на них, ей-ей.

<…>

Один возможен был бы бог,

Идущий в газовые печи

С детьми, под зло подставив плечи,

Как старый польский педагог.

Ножницы дней сокращают ленту
жизни - за шагом шаг.
Дело не в краткости злых моментов,
Просто часы спешат.
Плавятся дни в кипятке рутины,
вяжет лассо тоска
А где-то горы ждут, что вершину
тронет моя рука.

Ждать, но не верить. Молчать о главном.
Температура - ноль.
Осень – актриса второго плана,
Просит другую роль…
Улиц перроны стирают лица,
мимо мчат поезда.
Где-то есть небо. В нем раствориться
хочется без следа.

В вечность и в рай – по блатным билетам…
Плотен и свеж закат.
Музы устали служить поэтам.
Просятся в отпуска.
Птицы разносят по небу искры
Солнечного костра.
Ангел за падших устал молиться.
Думает, что он прав.

Дождь рассыпает аплодисменты
По авансценам крыш,
Жизнь рассыпается на фрагменты,
Ангел, что ты молчишь?! ..

...Время заклеивает резиной
Струны немой души…
Мне не до этого. Мне с повинной
Нужно к горам спешить.

Белый мотылёк

Когда захочется любви,
Когда сирень в ночи хмельнее водки,
Плывут за счастьем корабли,
А экипаж бежит с подводной лодки.

Приходит в августе весна,
Художник образы рисует.
И вот – картина создана,
Как отраженье чьих-то судеб.

Припев:
Там, вдалеке за тёмной речкой,
Тает огонёк.
А в темноте над яркой свечкой
Кружит белый мотылёк.

Мой друг, художник-старина,
Писал портреты в том далёком лете,
Весенней бабочкой она
Мне показалась на его портрете.

Я у него портрет забрал,
Бродил в толпе среди прохожих.
Я эту девушку искал,
Не находя – любил похожих.

Припев.

О, если б дар иметь святой,
И пронести его всю жизнь зажжённым,
Я жил бы этой красотой,
Лепил и рисовал с неё иконы.

Я ей бы столько песен спел!
Но вот прочитана газета:
В столице небоскрёб сгорел,
А в нём – та бабочка из лета.

Припев:
Там, вдалеке за тёмной речкой,
Тает огонёк.
А в темноте над яркой свечкой
Вспыхнул белый мотылёк.

Вот и вчера закончился февраль

Вот и вчера закончился февраль,
Снег по дворам оставив в знак вопроса,
Но, заглянув в настольный календарь,
Март отвечал задумчиво и просто.

Скользнув улыбкой легкой по полям,
Взъерошил кудри облаков небрежно,
И, потянувшись с крыши, по краям
Покрасил небеса лазурью нежной.

Нет ничего такого
В том, что зима прошла,
Что ж так от голубого
Неба щемит душа?

Что ж так из дома тянет
Выйти в ночь тет-а-тет,
И зачерпнуть горстями
Лунный свет.

Февраль прошёл – зимой я лишь мечтал:
Морозам прочь уйти весна прикажет,
И наш насквозь простуженный квартал
Девчонок ноги стройные покажет.

О тех, кто нас забыл – слегка вздохнём,
Пометим, как ещё одну потерю,
Когда-нибудь весенним светлым днём
Мы встретимся опять – я в это верю!

Нет ничего такого
В том, что зима прошла,
Просто от голубого
Неба щемит душа,

Так горизонт прозрачен -
Можно предположить:
Этот мир предназначен
Чтобы жить!

Зимний день

День зимний тихо догорал,
Без холодов, почти весенний,
Как-будто старый генерал
Свой отдавал салют последний.

Литавры слышались едва,
Грустили о далёком трубы,
Тем, кто остался, тихие слова
В последний раз шепнули губы.

Пусть же будет в жизни всё, что суждено,
Всё, что к нам пришло, уйти должно.
И останется сказать друг другу всем
Немногое совсем.

День уходил как генерал
В последний час свой - гордо, стоя,
Как-будто он с собою брал
В дорогу самое простое.

Необходимое в пути
Не занимает много места.
Он оглянулся, чтоб потом уйти
Под марш вечернего оркестра.

Моя печаль

Знаешь ли ты, у моей печали тонкие кисти рук,
Бархатный голос - струна рояля - чистый и нежный звук.
Море в глазах чуть темнее ночи - цвета «обсидиан».
Я, проверяя себя на прочность, падаю в океан.

Взглянет - глаза полны нежного света, льётся тепло от них,
Будто мелодия южного лета солнечных грёз моих.
Знаешь ли ты, у моей печали - самый прекрасный смех.
И хотя вместе мы будем едва ли - она мне дороже всех.

Я безнадежно попался в сети,
В плен из пяти слогов.
Только нежнее всего мне на свете
Тяжесть её оков.

Я бы ее целовал запястья, тонкие пальцы рук,
Я никогда не смогу признаться, глупо мечтать, но - вдруг
Если захочет она согреться в час, когда бродит мгла,
Я ей отдал бы навеки сердце, если б она взяла.

Знаешь, печаль моя даже желанна,
И вовсе она не печаль,
Хоть оставляет мне сладкие раны,
С горечью, как миндаль.

Я предпочту всем неведомым странам
Мир из пяти слогов.
Как не покажется это всё странным -
Так я зову любовь.

Последняя битва

Что-то в мире всё не так,
Воздух вязким стал как клей.
Стал ночами гуще мрак,
Гарь доносится с полей.

Кислым стал пчелиный мёд,
Горьким - вкус речной воды.
И предчувствие гнетёт
Беды!

Вот опять мне снится сон –
Над Землёй летит дракон.
Смерть одела малахай,
Собирает урожай.

В поле рожь гниёт в скирдах,
В небе – стаи воронят.
В старых русских городах
Кровоточины дымят.

В небе взрывы – как салют,
Дым от танковых колонн.
Побежишь - но пули бьют
Вдогон.

Колокольный слышен звон –
Над Землёй летит дракон.
Чтоб рассеять в небе мглу
Направляй в него стрелу.

В ком огонь души горит,
Ждите знак - над головой
Светлый ангел протрубит
На святой последний бой.

На Земле и в небесах
С Тьмой сойдутся в сотнях битв,
Кто – сжимая меч в руках,
Кто – с огнём святых молитв.

Новый день встаёт с утра,
Просыпаться нам пора.
В окна бьёт лучом рассвет -
К нам приходит Новый Свет!

Украина

Средь цветных лугов и перелесий соловьиных,
Где заря рассветов так прозрачна и нежна,
Девушкой-красой в полях гуляла Украина,
А теперь на ней идёт гражданская война!

Выпустили в ночь на волю джина-людоеда,
Злые колдуны заклятье сделали своё -
И глядит в прицел сосед на бывшего соседа,
Брат готов вонзить под сердце брату лезвиё.

Я знаю, я верю –
Любую вынесем потерю,
Я верю, я знаю -
Пройдём над пропастью по краю,
И будут жить в мире, наступят времена,
Два друга – Россия и Украина!

Не вини меня, простого сына-славянина,
Я тебе не враг, в твоей беде не виноват,
Что же ты детей из дома гонишь, Украина,
Что же в свой народ стрелять заставила солдат?

Я знаю, я верю –
Любую вынесем потерю,
Я верю, я знаю -
Пройдём над пропастью по краю,
И будут жить в мире, наступят времена,
Два друга – Россия и Украина!

Средь цветных лугов и перелесий соловьиных,
Где заря рассветов так прозрачна и нежна,
Девушкой-красой в полях гуляла Украина,
А теперь на ней идёт гражданская война.

Момбачо
1 к. Зачем ты счастливый такой,
Ну неужели не о чем грустить?
Давай на пустой мостовой
Немного плакать и немного пить.

Припев. Где-то на горе Момбачо
Пустили сказочный трамвай,
И всех, кто лучше и богаче,
В нем отправляют прямо в рай,
И снилось мне, что после горя и тревог,
На небе ждёт нас облепиховый пирог,
И снилось мне, что
На горе Момбачо
Ты построил дачу,
Дачу, дачу, да,
чудак.

2.Когда-то мне нравился Босх,
А ты когда-то Брейгеля любил,
А нынче, наверное, Бог,
Смеясь в морщинки, нас благословил.
Припев.

3.Придумай свои города,
В которых можно громко говорить,
На кухне уютно всегда
Творить и плакать, плакать и творить.
Припев.

Не позволяй себе печалиться,
Хоть на душе метет пурга.
И одиночества пристанище-
Пустынно-белые снега.
Когда с тоской никак не справиться
И не найти дорогу в ,
Не позволяй себе печалиться
Себе грустить не позволяй.

Пройдись по Невскому нарядному,
Среди дрейфующей толпы
И у сирени за оградою
Сорви немного теплоты
Проси Атлантов о смирении
И львов о храбрости проси
Потом дождя послушай пение
Что над рекою моросит.

Простись с печалью и невзгодами,
Забудь уныние и страх.
Ты выйди на прогулку с городом,
Красой прославленным в веках,
Где голос колокола медного
И бег волны в морской простор
Где мчится вечно в даль победную
Коня пришпорив, командор .